Часть 6. Перфил Мезенец.

Больше месяца ушло на обустройство зимовья. Готовились серьезно. Знали: суровый край халатности не прощает. В дело пошло все, даже ребра кита, из которых в отсутствие строевого леса поставили каркас зимовья. На крышу пошли все моржовые шкуры, а понизу полосами — китовая. Их прошивали жильными нитями в несколько швов, мочили, растягивали на опорах, укрепляли понизу камнями. Стенка из плоских камней выкладывалась так, чтобы не завалилась ни от ветра, ни от подмыва талыми водами. Собирались по берегу все древесные куски, годные пойти в дело, их было немного. Остатки судна и редкие бревна, когда-то носимые морем, а затем выброшенные на берег. В поисках материалов набрели еще на одну зверовую коргу. Так, как прежним, ей уже не радовались, но на будущие промыслы подсчитали число голов зверя. Чужой край открывал свои богатства нехотя, но постоянно. Словно приглядывался к чужеземцам. Так было на берегу. Так было и на море. На кольях в отлив устанавливали сети, а после прилива брали рыбу. В первый раз почти ничего — серый рыбий сор, а далее пошли осенние косяки, которые еле успевали обработать. Солнце уже повернуло на осень, рыба вялилась плохо, а соли не хватало. Вымачивали в морской воде и вывешивали на длинных, освещаемых участках с помощью древесных крюков на веревке. Часть рыбы коптили в едком дыму плохо горящего стланика. Треть сгнивала, так и не доходя до нужного состояния, но две трети все же оставалось. Пусть горчила рыба от морской соли, но есть ее можно было вполне спокойно. Топили китовый жир, смешивали его с мелко нарезанным, вымоченным в соленой воде и подвяленным китовым мясом. Знание якутской и юкагирской заготовки позволяло не терять надежды, что зима пройдет трудно, но не голодно.

* * *

Ранний покров, осенние метели загнали всех в стены зимовья. Дровами топили редко, огня коптилки из жира хватало и на готовку, и на отопление. Так прошел месяц, второй. Наступило время бесконечной полярной ночи. Семен Дежнев скучать не давал, все время находил работу: то снег чистить, то пасти для ловли песца наладить, то из досок коча стругать лыжи и чунки. Он знал, что безделье всегда рождает тоску и унынье. Перфил, как и большинство остальных, имеющих опыт зимовок, не противился указаниям. Даже если они казались странными: сходить в дозоры, осмотреть берега, мол, нет ли выходов людских следов с моря. Сходить вверх по речному распадку, протропить путик и выставить пасти на песца, а заодно нанести на земельный чертеж новые участки.

И все же хандра явилась. Пришла вместе с болезнью. Кровоточащие десны, шатающиеся зубы, воспаленные глаза. Однообразная полусырая мясная пища давала о себе знать полярной болезнью — цингой. И первые, кого она прихватила, были те, что сторонились работ, ссылались на слабость или их ненужность, те, кто отказывался выходить в полярную ночь из зимовья. Зимовщики не знали ни споров, ни раздоров, но уж лучше бы это, чем растущая тоска безысходности.

Как-то, выпроводив всех на расчистку снега вокруг зимовья, на проверку путиков и выхода на берег в поиски людских следов, Семен оставил Перфила и Ивана на разговор. Разговор этот оказался недолгим. Раскинул он перед ними чертеж новых земель и сказал:

— Вот что, мужики, прихватила нас лихоманка, которой я больше всего боялся. Не выдюжить общине без дрязг до лета. Потому и просить вас буду, а не приказывать. Смотрите на чертеж. Прикинул я, что если по материку напрямки идти, то за месяц-полтора можно к русским людям выйти. Нелегкий путь. Места неизведанны, только матка проводником вам быть может.

Приказать не могу, слишком близко старуха с косой бродить будет, а попросить вправе. Вы же вправе мне отказную дать. Никаких обид, больно дело рисковое я вам предлагаю.

Лыжи выстругали, камус набили. На путиках их проверили. Чунки тоже в порядке, можно неплохой припас с собою взять. И все равно, месяц в куропачьих чумах — испытание не для каждого. Не торопил бы, но нет у меня надеи, что будет нас именно здесь искать Дмитрий Зырян. Договоренность-то есть, да только собрать отряд охотников и отправить его по материку в неизведанный край — дело долгое. Сумеете добраться, покажете прямой путь к нам. Нельзя нам бездействовать. Вы мне и здесь нужны, трудно будет людской тоске без вас противостоять, но уйдете — у людей надежда появится, ждать подмоги начнут. Надежда и ожидание для них лучшим лекарством станут.

— Что ты, Семен, нас как красных девок уговариваешь? Поняли все. Когда выходить?

— Устоится наст, повернет зима на весну, тогда и выйдете. А до этого припас начинайте готовить, снаряжение. Одежду к долгому пути приводить, и без секретов. Пусть все ваш поход готовят.

Сообщение о выходе секретчиков за помощью всколыхнуло поселение. Снова загорелись глаза даже у самых усталых от зимней безнадеги. Помогали собираться, кто чем мог. Даже за собой стали следить с большим интересом. Выходили, докапывались до чахлых порослей карликовой березы, собирали почки для отвара против цинги.

Как-то под вечер Семен сказал:

— Пора, мужики. Снег просел, наст прочен. То, что вьюжит, не беда. Вот вам матка, пойдете по ней влево от стрелы, там сами разберетесь. Иван, к тебе, друг с юности, особое дело есть. Хочу я братом крестным тебе стать. Давай-ко крестами наперсными обменяемся. Мой, отцом при благословении на странствие выданный, из наших, родовых. Он многих Дежневых от гибели неминуемой спас. Да и меня тоже. Помнишь, на Оби стрела самоедская парку пробила, а крест ее остановил. Может, он и тебе поможет, как и молитвы наши за вас обоих.

И они обменялись крестами: надел Иван на грудь свою родовой дежневский крест, а Семен — зырянский. Тот крест, что Дмитрий Ивану на счастье дорожное дал, по семейному преданию, сам Стефан Пермский первого новокрещенца изкарского одарил.

* * *

Перфил и Иван ушли, когда солнце уже стало частым гостем над жилищем зимовщиков, когда построило оно настовые мосты над просевшим снегом. Двойку отважных, бросивших вызов белому безмолвью ради спасения друзей, провожали все. Даже те, которые по месяцу уже не разговаривали со спутниками, вылеживаясь в куколях по углам наедине со своею тоской и своими болезнями, даже они вылезли темным утром на улицу. Почти без слов, почти без жестов и радостных криков вслед.

— Счастливо оставаться, мужики! До встречи!

— Счастливого пути, Иван!

— Удачи в дороге, Перфил!

Два лыжника с тяжело нагруженными чунками ушли в тундру. Больше их никто никогда не видел. Возможно, Иван Зырянин нашел все же путь в так звавшую его страну Беловодию и увел за собой Перфила Мезенца.

Семья Перфила так и не дождалась о нем вестей. Ходили по городу слухи, что где-то в Сибир-стороне он видный атаман, государев человек. Что ходит в собольих шубах… Были и другие слухи: мол, тать он и вор. Мол, сыскные дьяки тайного указу его споймали за Уралом, а он живым в плен не пошел, так как грехов к тому времени много накопил, а потому и полег под стрелецкой пулей.

Людям замок на язык не повесишь. Болтают что ни попадя. Две дочки и сын Ванюша этой болтовне не очень-то верили. Деду и бабушке подчинялись, их словам внимали, а Бог старикам долгую жизнь дал. Успели они Першиных дочек замуж выдать да и сынка его поженить. Весело погуляли на свадьбах. И только потом спокойно и умиротворенно отошли в мир горний.