ИВНЯКОВАЯ СТОРОНА
Если Ухта жила в ритме перемен и ежедневных событий, то Усть-Цильма продолжала быть общинно-крестьянским селом, которое жило ритмами, определяемыми и суровым климатом, и крестьянскими, традиционно сформированными укладами: вспашкой земли и посадкой овощей, сенокосом, рыбацкой тоней, уборкой урожая. Как бы Василий Степанович внутренне ни сопротивлялся, он не мог жить без этого, почти неосознаваемого, сельского трудового ритма, в котором прошли его детство, отрочество, юность. Ритма, который вступал в конфликт с современным индустриализированным миром. И этот конфликт ощущался во всём. Приезд экспедиций предполагал будущее развитие Севера, но вырубались леса, половина которого после молевого сплава оставалась топляками на дне реки. Капроновые сети облегчали труд рыбаков, но стали в руках браконьеров угрозой печорскому стаду сёмги. Нефть, обнаруженная в верховьях Печоры, уже плыла радужными пятнами по воде.
Работая в «Красной Печоре», он окунулся в этот поток противоречий. Пришло время анализа — серьёзной публицистики. Он уже не был журналистом быстрой новости-однодневки, он уже был писателем с именем, что для села было весьма важно — пусть даже здесь не показывали вида, что это так. Если в Ухте мелкая фактическая ошибка забывалась на следующий день, перекрывалась другими событиями, то в селе любую публикацию не только оценивали и обсуждали, но и помнили долгие годы. Это порождало ответственность и за слово опубликованное, и за слово сказанное. Позднее в одной из своих статей он напишет, что не бывает первосортной статьи для центральной газеты и абы как сделанной для районки: и та, и другая требуют ответственности от пишущего. Ведь творческая проблема даже не в теме — хотя одна тема интересна для тысяч, другая для десяти человек,— а в читателе, которому статья адресована; читателя же надо уважать.
И это тоже творческое кредо. Его статьи для газет написаны сочным литературным языком. Никто не говорит, что не было рутинных информационных поделок, просто их он делал профессионально добротно, но никогда не подписывал своей фамилией — пользовался псевдонимами.
Рождение сыновей, получение квартиры, выход второй книги в Коми книжном издательстве — всё это после работы. Днём — газета, вечерами — литература, стихи и проза. В конце 50-х годов становится очевидно, что знаний катастрофически не хватает, а самообразования недостаточно. И он принимает решение поступать на Высшие литературные курсы Союза писателей СССР. Надо бросить работу и семью на три года. Приходится снова садиться на минимальный бюджет копеечной стипендии… Это не останавливает. И жена Аля понимает, что так надо. Остаётся в старообрядческом селе, где её — «чужачку» — не особо- то и воспринимали. Работает и ждёт возвращения мужа.
Он уезжает в Москву, но и там остаётся верным своей ивняковой стороне. В столице, где нужно было доказывать ежедневно свою творческую состоятельность, он рассказывает о Севере не только друзьям по курсу, общежитию, но и читателям всего Советского Союза.
Мы с братом, наверно, очень скучали по отцу, потому что из того времени запомнилось чувство постоянного ожидания. Отец нас старался порадовать: зимой привозил чемодан мандаринов. Сегодня заморскими фруктами никого не удивишь, но в 60-х в селе далеко на Севере это было настоящим оранжевым чудом. А однажды папа привёз лошадь с педалями. Уж не знаю, как он её вёз из Москвы, с пересадками из самолёта в самолёт, но это был удивительный подарок. Одна беда — тогда в Усть-Цильме не было асфальта, колёса застревали в щелях между досок мостовых, всё время приходилось слезать и толкать нашу «велосипедную» лошадь. Каждый выход с отцом был праздником, а праздничное настроение он умел создавать даже в походе по грибы: уходил вперёд, находил подосиновики и ставил их вдоль тропы. А мы радовались найденным красноголовикам, груздям и волнушкам, не подозревая, что наша «добыча» — дело его рук. Впрочем, и на каникулах печатная машинка стучала не реже, чем в будние дни. И когда отец сидел за своим столом, мы с братом к нему не смели приближаться.